Воспоминания о службе - Страница 79

С командного пункта у Вонвольницы виднелась большая кавалерийская колонна, двигавшаяся от Горбува на запад, в охват нашего левого фланга, в то же время против нашего правого фланга появилось до трех полков казаков. Орановский решился на смелый маневр: оставив против кавалерийской колонны один полк, с остальными пятью полками навалиться на три казачьих полка, которые находились в десяти километрах к юго-востоку от Вонвольницы. За какие-нибудь полчаса все части двинулись согласно этому плану. Закипел кавалерийский «бой». В результате три казачьих полка «синих» были обречены на час бездействия, а мы получили свободу действий. Начальник 14-й кавалерийской дивизии решил отойти с главными силами к югу от Вонвольницы по дороге на Ополе и здесь прикрывать фланги пехоты «красных». С отходом 14-й дивизии на юг от Вонвольницы около пяти часов вечера был дан отбой. Через час после отбоя наш обоз вырос перед нами как из-под земли. Объяснение командира обоза сводилось к тому, что он, забравшись в глухой фольварк, днем в нем отсиживался, держа все ворота на запоре, ночью же выезжал на присоединение к дивизии, но, натыкаясь на выставленное сторожевое охранение, снова возвращался в свой фольварк.

23 августа в Люблине происходил разбор учений, который делал генерал Клюев. В общем «красная» сторона действовала активно. Начальника 14-й кавалерийской дивизии хвалили за два выигранных кавалерийских боя и за своевременное выяснение подхода к Куруву частей 2-й пехотной дивизии.

В этот же день мы узнали, что генерал Орановский назначен начальником штаба Варшавского военного округа, а генерал Клюев получил 1-й Кавказский армейский корпус: он чем-то себя скомпрометировал и уезжал на второстепенный театр войны.

Через неделю после нашего возвращения с маневров Орановский вместе с семьей уехал в Варшаву к новому месту службы. Еще через неделю в Варшаве, в отдельном уютном кабинете гостиницы «Гранд-отель», собрались генералы и офицеры штаба 14-й кавалерийской дивизии, командиры полков, командир артиллерийского дивизиона с обоими командирами батарей, чтобы чествовать своего бывшего начальника генерал-лейтенанта Орановского…

Прошли годы… Орановский давно погиб. И вот теперь, возвращаясь к личности Орановского, хочется сказать о нем доброе слово. Как начальник дивизии, Орановский всегда брал на себя ответственность за принимаемые решения, учил дивизию и, нужно сказать, действительно сделал из нее хорошее боевое соединение; плоды работы этого соединения пожал во время войны уже Новиков, считавший себя чуть ли не русским Мюратом. Как офицер Генерального штаба, Орановский был деятельным, опытным, тактичным. Он прививал эти качества и мне. Правда, его нельзя назвать «отцом-командиром», как это понимали в русской армии, т. е. командиром, который иногда мог по-приятельски похлопать по плечу солдата. Да разве в этом заключалось достоинство командира? Нет и нет. Солдат всегда разбирался, кто настоящий командир, а кто подлаживается под него. Последних он не терпел. Заботился ли о солдате Орановский? Я с полным правом могу ответить, что более заботливого начальника я не видел.

Орановский ушел из дивизии с повышением, вполне заслуженным, и в дивизии сохранилась о нем хорошая память.

НА ПОРОГЕ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Отдыхать после проведенных больших люблинских маневров не пришлось. Работа по новому мобилизационному расписанию развертывалось все шире и шире. Из штабов округа, корпуса шли различные директивы и указания, которые необходимо было передавать в войсковые части и контролировать их исполнение. Наконец, на мне же лежала работа по разработке нового мобилизационного плана штаба дивизии. Правда, он был не сложен, но требовал аккуратной работы, все расчеты должны быть подтверждены ссылками на соответствующие приказы Военного ведомства, штаты и табели.

В 1913 году было утверждено положение «О подготовительном периоде к войне». В сущности, это был бюрократический документ, излагавший требования по проверке исполнения тех мероприятий, которые должны быть проведены во время мобилизации. Этот документ нисколько не облегчал мобилизацию, а лишь предварял, что может быть объявлен мобилизационный период. По-моему, положение «О подготовительном периоде к войне» было заимствовано из германского «Положения, угрожающего войной». Видно было, что составители его не отдавали себе отчета, чего, собственно говоря, они хотели добиться этим положением. Я понимаю, если бы на основании его можно было провести часть мобилизационных работ, но и этого делать не разрешалось. Ворошить же и перечитывать существующие мобилизационные планы, в особенности в частях, которые расположены на границе, не имело никакого смысла.

Второе распоряжение Генерального штаба по мобилизационному плану имело значение первостепенной важности. Раньше мы знали, что объявление мобилизации есть объявление войны Германии и Австро-Венгрии, теперь же объявлением войны считалось «получение телеграммы из Петербурга за подписью военного министра или если неприятельская вооруженная команда перейдет границу».

Из-за изменения условий объявления войны мне пришлось менять красные пакеты в отделах пограничной стражи на новые, а на самих пакетах писать: «Вскрыть в случае получения телеграммы об объявлении войны или если вооруженная неприятельская команда перейдет границу».

Как-то Вестфален вызвал меня к себе в кабинет и, тщательно затворив дверь, рассказал о состоянии агентурной работы в дивизии. Оказалось, что в Галиции у него был какой-то гражданский чиновник, который сообщал местные слухи и получал за это ежемесячное вознаграждение в 30 крон, т. е. 10 рублей на наши деньги. Начальник штаба передал мне приказание Орановского, чтобы я взял это в свои руки. Из округа дивизии отпускалось на агентурную работу 50 рублей в месяц. Вести на такие деньги агентурную разведку, конечно, было трудно. Поэтому в одну из ближайших поездок в Варшаву я зашел к старшему адъютанту разведывательного отделения штаба округа полковнику Батюшину и просил его увеличить ассигнования до 75 рублей в месяц, а все документальные данные оплачивать особо. Батюшин согласился.