Воспоминания о службе - Страница 67


К оглавлению

67

Едва я успел вернуться из поездки, как снова пришлось выехать на рекогносцировку намечавшихся в 1913 году корпусных маневров в районе Ходжента.

Во время этой поездки я пережил сильный приступ тропической малярии и вынужден был дня три пролежать в постели в горах.

Уезжая из роты, я обычно оставлял фельдфебелю подробные указания, чем заниматься, а он мне писал, как идут в роте дела. Однажды получаю от Зубкова письмо, в котором он сообщает, что командир стрелковой бригады генерал Воронов осмотрел 2-й батальон и нашу 7-ю роту. «Все сошло хорошо, — писал Зубков, — вот только со словесностью плохо». Дело не в словесности, решил я. Возвратившись в Ташкент, подробно расспросил Зубкова о смотре Воронова. То, что я узнал, было достойно пера фельетониста. Казарма 7-й роты представляла собой длинную комнату, в которой на наиболее освещенной стене висели плакаты, картины с Архипом Осиповым и другими героями. Входя в казарму, начальство всегда шло по более освещенному проходу. Это и натолкнуло усердного служаку Зубкова разместить вдоль светлой стены тех стрелков, которые были сильнее в словесности, т. е. знали всех «архипов», могли прочитать без запинки «Отче наш» и ответить на вопросы начальства. Я спросил Зубксва, как же он поставил стрелков, ведь кровати с ярлыками были не их. «Как не их? — уставился фельдфебель. — Я заставил перенести и кровати!» Одним словом, было сделано так, что называется, комар носа не подточит. Однако Воронов, войдя в казарму, повернул в темный проход и когда стал задавать вопросы, то получал скверные ответы, даже «Богородицу» один солдат не мог прочитать. Зубков, конечно же, почувствовал себя так, словно провалился сквозь землю.

Вскоре я встретил на улице Воронова. Ответив на мое приветствие, он остановил меня и сказал, что в роте боевая подготовка хорошая, а вот со словесностью плохо. Тогда я рассказал генералу о проделке фельдфебеля, и мы от души посмеялись.

Приближалось 26 августа 1912 года — столетие Бородинского сражения. Мне было приказано сделать доклад об этой исторической битве всему офицерскому составу лагерного сбора. Подобрав новый материал, я подготовился и вечером 25 августа в столовой нашего полка сделал доклад, придав ему характер юбилейного. Конечно, я не думал, что в 1941 году Бородино снова окажется в поле моего зрения: как начальник Генерального штаба Красной Армии, я следил за ходом Московской битвы…

Через некоторое время начались боевые стрельбы рот. В мою роту приехал старик Воронов: в этом году я кончал цензовое командование ротой и должен был получить аттестацию, в которую входила и оценка боевой стрельбы. На незнакомой местности я провел стрельбу и получил отличную оценку.

В начале сентября 1-й Туркестанский полк ушел в город для несения караулов, а я был командирован на рекогносцировку так называемой Джагисской степи, между Самаркандом и Катта-Курганом. В это время в лагере произошло вооруженное выступление 1-го и 2-го саперных батальонов. Дело кончилось перестрелкой с учебной командой 2-го стрелкового полка Зачинщики были выданы и арестованы. Начался судебный процесс.

В двадцатых числах сентября Самсонов снова приехал в лагерь, на этот раз проверить состояние тактической подготовки 1-й стрелковой бригады. По утвержденному им заданию отряд в составе четырех батальонов, отойдя от лагеря верст на десять к северу, должен был атаковать высоту, расположенную южнее стрелкового лагеря, на которой находился барак корпусного командира. Полтора батальона стрелков были выделены для защиты высоты. Начальником наступающего отряда был назначен командир 4-го стрелкового полка пожилой уже полковник Долженков, а начальником штаба — я. Набросав план, в котором выразил свои предположения, я отправился к полковнику Долженкову. Он согласился с планом. Однако в дополнение, чтобы не было разногласий в наступлении, я начертил и схему наступления, на которой показал, до какого рубежа батальоны должны были наступать в строю поротно, где рассыпаться, до какого рубежа совершать перебежки взводами, отделениями и поодиночке. Схему эту отпечатал на шапирографе и приказал раздать всем ротным и батальонным командирам. Получилось нечто вроде как у моего фельдфебеля Зубкова со словесностью, ну а дальше все уже предоставлялось случаю.

Наш наступающий отряд за день ушел в исходный район и расположился биваком. Вечером к нам приехал Самсонов и попросил доложить решение. Начальник отряда предложил мне сделать доклад. Обрисовав обстановку, я доложил о принятом решении. Возражений со стороны Самсонова не последовало. «Ну, капитан, вы кончаете в этом году командовать ротой, и я хочу, чтобы вы остались служить в штабе округа!» — сказал мне Самсонов. Я поклонился. В это время начальник штаба корпуса генерал Лилиенталь стал просить Самсонова, чтобы меня отдали в штаб корпуса. «А вы как хотите?» — спросил Самсонов. «Как решит начальство», — ответил я уклончиво, не говоря о том, что уже задумал уйти из Туркестанского военного округа. «Ну, посмотрим», — закончил разговор Самсонов и уехал от нас к обороняющейся стороне. С утра началось походное движение, и к середине дня мы уже развертывали боевой порядок по схеме при поддержке огня нашей артиллерии. С 14 часов началось наше медленное, методическое наступление на высоту с соблюдением самых строгих мер маскировки. К 7 часам вечера, когда солнце уже садилось, мы вышли на исходный рубеж для атаки и усиленно начали окапываться. Ночью саперы должны были проделать проходы в проволочных заграждениях. Артиллеристы обратились ко мне с вопросом, стрелять ли ночью? «Может, побеспокоим командующего войсками?» — с опаской спрашивал меня старший артиллерийский полковник. «Обязательно, господин полковник, всю ночь обозначайте огонь», — ответил ему я. И всю ночь нет-нет, да и грохала пушка холостым зарядом. В 5 часов утра наши батальоны с дружным криком «Ура!» ворвались на позицию «противника». Учение было закончено. Офицерский состав обоих отрядов собрался на разбор учения у барака командира корпуса. Самсонов остался доволен нашим наступлением. И вдруг, обратившись к Долженкову, спросил, кто приказал ночью вести артиллерийский огонь. Долженков беспомощно посмотрел на меня. Я сейчас же доложил, что артиллерийский огонь приказал вести я. «Какая же польза от артиллерийского огня ночью?» — спросил Самсонов. Я ответил, что польза большая. «Нет, вы ошибаетесь, капитан!» Возражать я не стал, но уже в 1914 году, во время мировой войны, вспомнил, как глубоко заблуждался Самсонов относительно действенности ведения артиллерийского огня ночью.

67